Гвенвивар ан Рилиан/Безумная (карга) Гвен | Guenhwyvar an Riliane/Mad (hag) Gwen
баронесса Балфур, леди замка Трир

Billie Whitelaw

76 лет | человек | Эйдин

••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Образ персонажа

Что было

Наследная дочь старого и славного, но необратимо обедневшего и обворованного на земли рода, с детства Гвен ощущала давление “былого величия” и ответственности за доброе имя, хорошую кровь и узы верности на своих плечах.
Отец мечтал о наследнике мужского пола, лихом и удалом, и отрадой его в итоге стала она: долговязая, по-мальчишески лихая и непоседливая, вторая дочь с немного “лошадиным” лицом. Старшая выжившая, потому что мать, сестра и её муж погибли.

На момент трагедии Эльтайнов невыдаваемо дряной девице ан Рилиан было четырнадцать лет, и в тот же день, когда отец, пропустивший свадьбу по причине приступа подагры, получил вести, закончилось и её затянувшееся вольное детство. Поначалу гордящиеся своей верностью сюзеренам ан Рилианы стали прятать богатства, но всё ещё надеялись на то, что узы узурпаторов не повяжут их всех надолго. В шестнадцать лет Гвенвивар уже вела чёрный учёт и грабила сборщиков податей в мужском платье, пока отец делал благостное лицо и вёл бесконечные переговоры с соседями и союзниками, проверяя их на решительность и верность. Будучи родом старым, богатым, но также старомодным и оттого не подверженным расточительным модам современных дворов, кроме страсти к охоте, ан Рилианы спрятали всё, что следовало спрятать, и сильно хуже от этого выглядеть не стали.

Когда же бунта так и не случилось, наследницу сосватали в брак наименее амбициозному рыцарю из тех, что были в фаворе и несправедливо обделены землями, и затаили злобу на новых хозяев на долгие годы. Что ещё хуже — ан Рилианы стали собачиться, отец и уже повзрослевшая дочь, и очень скверно, между собой.
Мужа, Коналла — сильного, высокого, удалого, лишь чутка дурного на голову, Гвенвивар искренне полюбила. Сначала чуть-чуть, за добродушие и то, что он был первым, кто заставил отца не бросаться на неё с претензиями, а всхрюкнуть от смеха, пусть даже за свой счёт. Потом ещё больше, за то, что он принимал её боевитость и напористость без обид и возмущений и, кажется, истинно наслаждался иной раз дать супруге притопнуть на слуг, проявить нрав в споре с соседом, а то и помахать родовым топором с ним в паре, когда в памятную дату они втроём со слугами и редкими и такими же не богатеющими гостями напивались и начинали терять голову от вина.
Отец умер, когда Гвенвивар было двадцать шесть, и у неё только-только, после двух выкидышей, родилась старшая дочь. То было сырое и скверное лето, урожай грозил сгнить на полях. Он простонал, что это всё бабье проклятье на роде, невесть откуда пошло, во времена Ханрахана все дети родились сильные, иль не родились вовсе, а урожаи не сгнивали, а теперь и рыжины в волосах нет, и старородки все да с мёртвыми младенцами, и голод на пороге, и помер. Отец прожил бы много дольше, но он не мог перестать себя губить и пить, чтобы меньше злиться на мир и рок. Свой титул, фактически уже ведя хозяйство несколько лет, баронесса приняла без церемоний, с трудом удерживая на одной руке плохо берущую грудь дочь, а на другой — показывающие одни убытки учётные книги.

С уходом главной проблемы их дома, она, внезапно, вздохнула легче. От мужа в хозяйстве и делах было ровно столько толку, сколько ей было нужно, когда отец добряка и каблука подбирал: объезжать земли, ездить на охоты и пиры к соседям, стоять внушительно и хмуро при дворе сюзерена, и носить новомодную цепь барона там, во внешнем мире, пока Гвенвивар носила прадедовскую дома, и урезала расходы сообразно книгам, как только могла, запрещая себе лишний раз спускаться за укрытым златом в подземелья Трира.
В те годы они с мужем сделались видными трезвенниками, охотниками, вложили то небольшое богатство, что она позволила себе поднять из тайных сундуков, в псарни, и стали жить свою лучшую жизнь. Мужиковатая, дурная, лошадиномордая Гвен, чувствовала себя в своей стихии, красивой, цветущей и счастливой женщиной впервые за долгие годы, и забыла про кровавый долг, истинных владык и ненависть на почти два десятка лет.
Дочь росла, была смышлёной, любознательной, и вовсе не по играм во дворе и топорам, а в бабку, утверждал муж. Сын появился — и тоже в отца, простой, но добрый, светлый, только девицу подбирай добросовестную, но с башкой, чтобы держала его на верном пути. С помолвками Гвенвивар не торопилась, помня о судьбе старшей сестры Гвины, и сколько земель стоила её претензия, перешедшая быстро переметнувшимся к узурпатору родственникам со стороны мужа. Не-ет, они торговали щенками, ели с былыми врагами, убийцами Гвины, кислые мелкие груши на меже, и ездили и принимали в гости. Дела спорились, узы дружбы и доброго соседства строились, и даже тихий двор Трира в какой-то год начал расти, а в замке раздаваться смех очередного ребёнка — нет, не Гвенвивар, но воспитанника от кузины мужа, болевшего сенной лихорадкой в родном владении, но не у них, при всём удушающем аромате плодовых садов и цветников.
В один год они даже привезли с ярмарки, помимо учителя магии для дочери, пару великанов — ещё более несуразных, чем Гвен, и ещё более добродушно-наивных, чем Коннал (к чести его, он большую часть жизни дураком притворялся, потому что боялся спросу). Отремонтировали шпиль и северную стену, приходившую четверть века в упадок по причине закрытия подземелий, откуда в ней проходили ходы и скрытая дверь над рвом вовне. И всё было… хорошо?

Плохо стало оттого, как всё шло слишком хорошо. Слишком много людей в замке, слишком много непослушных подростков и молодёжи без понимания и уважения к слову хозяйки, пока у той кладбище выкидышей шло на второй ряд. И если бы пропали из сундуков в подземелье лишь укрытые от новых хозяев Эйдина и их верных древние богатства — Гвен бы была сурова, но, быть может, смягчилась в итоге (после пары кругов розг по заднице, конечно). Но дочь и её учительницу интересовали не те сокровища, что покупали роскошь, а те, что хранили тайны древних-древних лет. Сама Гвен, даже в детстве сидя там часами и читая при лампаде сказания и истории с прописной тетради, никогда не бередила тайн белёсо сияющего камня в нижних пещерах, где помимо обмелевшего колодца и каменной чаши стояли с невидящими взглядами истуканы с узорной чешуёй на руках вместо латных рукавиц и заострёнными ушами, и другие многие чудеса.
Она заметила это не сразу. Гвенвивар была в летах, всё ещё здорова, как кобыла, но последние годы её распекали женские приливы то жара, то холода, и терзали ночные кошмары. Она ходила по замку в ночи и как в сонной мари проводила дни, сетуя то на погоду, но на сквозняки, то на храп мужа. Суеверный народ несколько раз в месяц бил у них челом, жалуясь на погрызенный скот, на лай и вой, на странные страшные тени. И однажды случилось немыслимое. В глухую и сырую ночь посреди седеющей осени, замок осадили тени. Невеста, великанша, не проронившая с тех пор ни слова, указывает, что шли они из-под земли.

Собственные воспоминания Гвенвивар о той ночи смазываются в один кровавый туман. Она чётко помнит рассвет, когда, с умытым тёмной запёкшейся кровью топором предка в одной руке, считала павших. Коналл — скала-человек, рядом с которым баронесса казалась хрупкой тростиночкой — мёртв, изломан на лестнице вниз. Вельдис, наставница Рослин — бескостная плоть с невидящими глазами посреди молчащих подземелий, где с таким же немым укором на неё смотрели древние истуканы. Женишок, великан с ярмарки и привратник — четвертован неведомой силой во дворе, рядом с подъёмником. И слуги, и бойня на псарне, и дети… о-о-о, дети. Как повезло сыну в тот момент, прямо как когда-то Гвен, быть не там и остаться в неведении, что произошло, ведь он сватался к юной леди.
Гвенвивар тогда не чокнулась от горя лишь потому, что мало понимала, что вообще произошло, и её пропитанная страшными сказками голова, с первой сединой, не совмещала ропот с увиденным.
Как оказалось, понимала Рослин, общавшаяся с Вельдис и разделявшая её интерес к тайнам Трира. И сказала о том, гадина, лишь на следующий год, когда земля на могилах немного присела. Мучимая кошмарами, заботами, выплатой за неубережённого воспитанника родственникам со стороны мужа, Гвен не нашла в себе ни капли сострадания. Напротив, спустя полгода горя, расстройства и ночей без сна в бессильных попытках смести весь прах с прежней жизни, столкнувшись с таким признанием в предательстве, всестороннем и непростительном, она онемела внутри окончательно, а потом пришла в такое ледяное бешенство, что в итоге найденной виноватой (и живой, из двух виновниц) дочери, и всему роду за ней, пообещала ровно то, что испытывала сама. Слова, сказанные в грозовой вечер, по всем законам любимых ан Рилианами легенд, оказались достаточно гибкими, но при этом точными в предначертании, чтобы схватить и придушить удавкой Рослин настолько, что она сама бежала за несколько границ, как только попробовала первый глоток своей расплаты. Сын же, сестру любивший и ужасной ночи не помнивший, узнав о деталях проклятья, наведённого на сестру озверевшей матерью, с баронессой начал сильно ссориться, ровно как когда-то Гвен с любимым отцом. В конце концов она и его изгнала и лишила наследства, и осталась править на руинах своего некогда благополучного и живого владения одна, постепенно лишившись всех былых слуг, кроме пережившей ту ночь и своего Жениха, так и не заговорившей Невесты.

Что есть
Гвенвивар вдовствует уже тридцать лет, и постарела за это время меньше, чем за пару лет потерь, но образ её в молве изрядно изменился.
Затосковала ли она по брыкливым детям, которых лишила наследства, кажется, в сиюминутном гневе? Навела ли мосты с другими потерянными друзьями, родичами, союзниками? Почувствовала ли она жалость к Рослин, проклятой наблюдать упадок и падение в прах каждой истинной страсти её души, за ребяческое неповиновение? Изучила ли причины и последствия маленькой замолчанной трагедии замка Трир?
Не то чтобы.
Во-первых, Гвен сама своё проклятие живёт, даже не пытаясь что-то отстроить и исправить, но зато чудача всласть, находя макабрическое веселье во всём окружающем её мраке разрухи, и наводя суеверный ужас на соседей со своими топором, прихотями и хмурой молчаливой великаншей.
Во-вторых, будучи по юности лихой чуть ли не бандиткой, и страстной охотницей, она не слыла ни особой исключительно гуманных взглядов, ни образчиком женственной уступчивости и заботы изначально, а такие женщины людей пугают и часто обрастают репутацией ведьмы к зрелым и пожилым годам, и тогда уж репутация обязывает идти до победного, чтоб не растерзали молодые и брыкливые феодалы по соседству.
Все предыдущие крутые и жуткие поступки, тайна гибели мужа, псарни, слуг, загадочное молчание или безумный смех на тему, как она докатилась до жизни такой, и верность законам крови и архаичным принципам клятв, верности и мести правят её жизнью теперь, особенно когда в ней очень мало живого и человеческого общения. Она, если ещё не превратилась до конца, то явно превращается в некий архетип, призрак своего захламлённого замка, заросших садов, тёмных лесов и черноводных недобрых болот. Селяне из числа соседей и родственников её одной старой кухарки и нескольких нынешних, не ведающих всей истории слуг, знают про баронессу чуть менее мифологическую, живую, потому что она всё ещё ест, ведёт хозяйство, ездит по делам и даже иногда спит, но под её эксцентричным весельем, игрой с топором и прихотями чувствуют печать разумного, горького, и оттого ещё более пугающего безумия. Им даже не надо знать, как она нарядила истуканов в подземелье в богатые и праздничные платья, стащив туда все вещи детей, отца и мужа, чтобы, на случай прихода нового — не важно чего — они были при полном параде. Недавно вернувшийся внук тоже не знает, что там было, почему все мертвецы Трира перезахоронены в мавзолей в запущенных плодовых садах к западу от замка, и подвергается беспощадной муштре, подслащённой обещанием получить весь замок, хлам в нём и титул в наследство.

Дополнительная информация

• Гвен всё ещё здорова как кобыла, несмотря на погрызенные возрастом суставы (особенно хрустят и ломит ей колени) и усохшие жилы, и всё ещё представляет угрозу с топором и хорошо держится верхом на коне, хотя более не способна стрелять из-за севшего зрения.
• Несмотря на заваленность верхних ярусов подземелий, где низки потолки и сплошь рукотворная кладка, Трир выстроен на полой, как провалившееся внутрь яйцо, скале и из неё глубоко под дно рек и окрестных болот убегают дикие, вымытые ушедшими водами и сияющие сами по себе подземные пещеры.
Помимо несметных сокровищ предков, в основном в виде украшений и самоцветов, оставшихся со времён, когда вепрь на их гербе был подозрительно схожим с более мифическим красным чудищем, там остался зал над старым колодцем, с добрым десятком истуканов, похожих на вчера застывших навсегда айре, и стоит каменная чаша и каменная арка.
• Со времён опустошения Трира Гвенвивар печально известна гонениями на незваных магов без правильного вероисповедания и рекомендательных грамот, которые имеют несчастье зайти в её владения. Более-менее организованные последователи открытой книги связывают это с чародейкой Вельдис и её шпионско-исследовательской деятельностью. Благо, строгий “визовый режим” со вздорной бабкой можно избегать, путешествуя по сомкнувшимся вокруг её замка землям соседей мимо, но один кудесник чуть не получил топором в лоб насмерть и оставил немного скальпа хозяйке, заявившись в Трир без приглашения, и ещё пяток были изгнаны с угрозой натравить бешеных гончих.
• Шпионы Маравинов могут точно подтвердить, что баронесса регулярно ведёт, помимо имущественных диспутов и устрашения соседей туманными пожеланиями не свернуть шею на охоте или не ужраться и упиться насмерть на каждый праздник, переписку с некоторыми отдельными чудотворцами и представителями менее популярных культов.
Своих тайн она никому не выдаёт полностью, и вообще её письма с вепрем на сургуче читать порой неуютно и пахнут они безумными заговорами и предвестиями конца света, отчего недобрая молва про ведьму ползёт ещё эффективнее. Но правда в том, что баронесса просто регулярно консультируется о возможных знамениях и делает щедрые для нищего баронства пожертвования и зовёт служителей на бессмысленные жуткие предприятия.
• 20 лет назад баронесса с помощью последователей Марики перезахоронила всех мертвецов из родовых крипт, включая шесть своих мертворождённых детей, осветила все кладбища и древние погосты, и если письмо из Балфура с состоянием каждого и замка и снов обитателей замка раз в сезон не придёт — упокоителей ждут в гости по давней договорённости, потому что проблемы с нашествием мертвецов и нечисти в этих землях случались не раз. В итоге все двадцать последних лет “вороньё” всегда вьётся недалеко. Не говоря об очевидных причинах лояльности культу Марики, Гвенвивар имеет радушные отношения с серо-золотыми служителями, в её землях им всегда дают постой и пищу за счёт баронессы, но ни разу её не заставали за открытыми сношениями с немёртвым истинным сюзереном.
• Второй на удивление поддерживаемый ведьмой ан Рилиан бог — это Вальдад. Сын старого лесничего дважды в год носит ещё оставшимся в соседнем дремучем лесу мудрым Рогатого дары, а те сообщают баронессе о присутствии потомков бежавших с её псарен гончих, их поголовье, поведении, пересечениях с охотниками. Одичавшие псы овеяны славой на редкость разумных людоедов и угрозы для людей, но то бывало лишь пару раз, в голодный год, и вообще, возможно, неправда, потому что рожек и ножек людей лесничий с сыном не нашли.

Планы на игру, пожелания по сюжетам и игровые табу

• Не интересует сексуализированное насилие и конкретная расчленёнка, а так сыпьте мне все космические и экзистенциальные ужасы, гниение плоти, проклятья, безнадёгу, безумие и младенцев, заталкиваемых в печь в обмен на неведомые силы и откровения и гибель персонажей в конце — я всё съем и попрошу добавки.
• Хочу поиграть переплетение политики и невежественного шкурного интереса нынешнего дня с тайнами старой династии за уже оставившего лучшие чаяния, но не уходящего в небытие без яркой вспышки старого персонажа. Конечно, интересно будет видеть выстрелы из навешанных мной кругом на стены на 10 эпизодов хтони-беготни и мозголомни ружий, ведь Балфур, как мне показали по карте, находится примерно на перекрестье древних путей в Амайю и в Аравель, и те, кто тут так давно сели, стали править и безбожно разбогатели явно не только податями и охотой занимались. Но вовсе неплохо, если оно так и останется без ответов или мы пойдём играть мимо. Недавно к северу тряхнуло землю, вода из болот может стечь вниз, подтопить пещеры и даже дойти до погребов. Короче, игра в любом случае пахнет неприятными находками и жуткими откровениями, но я с радостью поиграю в поверхностные диспуты за нужник и груши на меже и даже высыхающие болота. А вдруг у нас летом начнёт гореть торф!

Пример поста

Лана всегда ела как птичка.
У неё никогда не было хорошего аппетита, чем её попрекали всё детство надеявшиеся воспитать настоящую румяную невесту, а не тощую мрачную суку, кличущую беду, родители.
Позднее в браке она выработала утомительную привычку заставлять себя всё делать правильно, настолько, что её дни волевым усилием оказались поделены на полноценные приёмы пищи для себя и мужа и все крутились вокруг чужих желудков. Орехи следует хранить отдельно, меньше пустой выпечки, солонину можно разварить в более питательное и нажористое рагу с найденными во время фуража корнеплодами, обязательно супы хотя бы дважды в неделю, овощи, свежие травы. Пока она была поваром в отряде, всё было нормально: всё же в компании естся легче, мысли не утягивают внимание куда-то прочь, в другие вещи. Очень часто её прямо тошнило от правильности рутины, которую она завела. Поэтому, когда все спутники ушли в грязь, а Саале в конце концов повис под потолком, обвинив её во всех бедах своей жизни, и путы жажды обожания и принятия спали, одна в дороге, она задумчиво жевала что попало, жила по наитию, как сорняк, и ощущала себя легче ветра.

— У меня не сказать, чтобы были планы на будущее, — сказала Лана, откладывая обгрызенную до кости куриную ножку на край тарелки. — Так, пара идей, куда податься, где я не бывала, и одна странная история, в которой хочется поковыряться, но делать я этого, конечно, не буду.
Вот здесь она лукавила, вертя в чистой руке выцветшую, точно ребёнком нарисованную и подписанную карту. Сказать или не сказать? Да и сколько ей бы стоил такой пустой секретик, уже засвеченный в руках, против более доверительных отношений с настоящим представителем церкви Келемвора, в которой можно было поискать ответы на многолетние вопросы, в отсутствие выхода на Писцов Судьбы. Вряд ли хоть они будут задавать какие-то серьёзные вопросы по поводу её религиозных симпатий?
— Попалась мне на днях в интересующей меня секции книга. Тонкая, достаточно скудная по содержанию — в основном про уклад жизни вистани, гуров, которые обладают способностью ходить меж мирами и странным образом очень устойчивы к влиянию Тени. Но вот история у этого короткого исследования — очень интересная. В библиотечных каталогах указано, что книга была принесена 221 лет назад, в 1282, Году Множества Туманов, вороном. Птица изодрала книгу, верно, пока несла, но упрямо шумела и ждала, чтобы кто-то из монахов пришёл и принял её. Никакого намёка на автора в ней не было, но то, что заметки кого бы то ни было не были зачарованы, и что, наверняка, их донёс в Крепость фамильяр — успокоило местных, и книгу добавили в библиотеку. Судя по всему, её мало кто читал.
Лана положила карту на середину стола, разворачивая её вверх ногами для себя, чтобы сэр Бром мог ознакомиться.
— Кто бы ни отправил книгу, явно хотел получить помощь и нуждался в ней. Я бы, как минимум, место проверила. Но есть одна заковыка, — она постучала ногтем по столешнице, выбирая слова.
— Я впервые нахожусь южнее Чионтар, и плохо знаю местность. Я пробовала приложить эту схему в масштабе к разным участкам карты Сердцеземья, от Клоаквуда до Нашкеля до Леса Острых Зубов и нашла одно совпадение — смутное — в первом, и более точное и похожее на холмисто-лесистый ландшафт на рисунке — во втором. И я даже не знаю, есть ли до сих пор там эти поселения.