АЛЕКСИУС МАРУЛ/ЛЕКС | ALEXIUS MARUL/LEX
Рыцарь гвеннитского ордена Тайных, телохранитель Сияющей Идалии

Eoin Macken

36 | человек | Рионна

••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Образ персонажа

Что легко дается, не имеет высокую цену, а вес ощущается лишь у той вещи, за которую сражаешься сам. В юности Алексиус хорошо сумел прочувствовать первую половину сентенции, потому что был не просто отрок – он был потомок. Потомкам, как известно, путь проложен старшими, и думается, что всегда это единственно возможный путь. Уготованный. Проверенный.

Марулы поколениями являлись верными гвеннитами. Славили богиню, будучи клериками, мореплавателями и торговцами, историками и астрологами. Сильнейшие мужи рода становились рыцарями ордена Тайных и несли свою службу, озаренную указующим светом Гвенны. То были поистине достойные, одаренные люди с истовой верой в свою богиню и ее благодать, ревностные исполнители долга, храбрые воины и яркие умы, недурные дельцы, которым случилось не только не растерять нажитое имущество, но и улучшить благосостояние семьи. Люди чести, доблести – именно в таких красках каждый и запечатлен на парадных портретах, в таких формах слеплены бюсты предков...
И вдруг Алексиус. Несомненно, падение нравов можно бы смело вменить ему как общую заразу поколения, а уж в частном порядке прибавить лень, несерьезность, непонимание важности уготованной для него судьбы, нежелание заниматься, неусидчивость, не-, не-, не-… В детской книге, которую Марулы вели на протяжении веков, Алексиус явно имел один из худших словесных портретов, какие только могли быть у будущего члена ордена. Наследник, который регулярно выводил из себя отца, вызывал бурю сомнений и страх, что прочная нить рыцарей Тайных среди Марулов все-таки прервется…
Когда же невольно придется задуматься: как же в таком случае этот достойный муж вообще смог подступиться к обучению при ордене, раз был таким никудышним? – самое время будет рассказать о его достоинствах.

Алексиус был сорняк – так отец и звал его в горькую шутку. Он совершенно не любил общаться с детьми состоятельных семейств и часто подговаривал приставленного к нему наставника отправиться к шпане, с которой подружился на ярмарке. Именно в той компании наставник усмотрел, что в Алексиусе сидел большой талант к дракам! Этот темноглазый мальчуган быстро схватывал натуру противника и был раздражающе шустр. На такого с палкой сразу не побежишь – он увернется десять раз и на одиннадцатый треснет сам. Тою же палкой. Как просто он воевал в игре - и до чего скучно бывало, когда отец пытался строго и ответственно обучить его хоть нескольким ударам меча по законам фехтовальной науки!.. Ведь как нудно!
То же – лошади.
То же – плавание.
Тошно быть единственным учеником в положенный час и чахнуть в дисциплине, в монотонных повторениях, когда в свободное время с простыми мальчишками где-нибудь в неположенном месте можно было экспериментировать и набивать себе и другому первые шишки, каждый раз по-разному. Разумеется, под чутким, страдальческим присмотром своего наставника. Рионниец, испытавший себя во многих боях, вынужден был теперь скитаться вслед за драгоценным воспитанником и чумазой голытьбой. Впрочем, бывало весело и ему! Особенно после некоторых горячительных глотков.

Алексису не давались языки, зато как крепла ловкость! Он умел забраться на всякое дерево, а еще туда, куда бы не следовало – и слезть обратно. Скучным казалось чтение – зато деревянный меч начинал его слушаться. Алексиус лихо возомнил, что фехтование едва ли теперь представляет для него сложную задачу – пока не получил от наставника первый обидный удар меньше, чем за минуту. И пока не унялась эта досадная шишка, тут же был предан любимой кобылой: Клавдия решила продемонстрировать ему красоту свежей подковы, когда подошел он к ней не с той стороны и явно не в тот момент…
Короче говоря, Алексиус здорово о себе мнил! Оттого не считал должным серьезно готовиться к обучению при ордене. В конце концов, Гвенна ему явно помогала в освоении всякой науки (кроме истории и языков, и астрономии, и математики, и этикета, и политики, и музыки). Даже наставник это подтверждал. Даже отец сомневался в том не особенно. Скажем, еще только вчера Алексиус не мог выполнить прием, чтобы поставить наставника в затруднительное положение – а сегодня уже мог. Каково? Разве каждый так умел? Вовсе нет! А как он обогнал на своей породистой кобыле вчера всех парней на их клячах? Положим, условия изначально были неравные, но он мог бы победить с куда меньшим отрывом, разве нет? О, все было схвачено! Он был упрям, этот Алексиус, ошибки, выговоры и наказания не убавляли в нем своенравного азарта и жажды перед кем-нибудь щегольнуть своими умениями. По-прежнему страдающий во время занятий, он куда усерднее отрабатывал изученное на улице с друзьями. Навык рос, элементарно. Что еще от него требовалось? Никому не стоило беспокоиться о грядущем Алексиуса. Лучше бы поскорее от него, наконец, отстали - так он считал.

Единственное, чем Алексиус не мог в должной мере хвастаться на улице – магия. Все же, эта наука была недоступна мальчишкам, с которыми дружил молодой Марул, и не хотелось, чтобы ему слишком завидовали - зависти и так было достаточно. Так что отрабатывать приходилось в одиночестве. Магия единственная смела задерживать Алексиуса дома, в этом с ней никто больше не мог конкурировать.
Занималась с Алексиусом мать – строгая, сдержанная, холодая чародейка. С отцом и родом Марулов ее связывала лишь вера и никак не любовь, а брак был скорее сделкой и неким гарантом, что Алексиус унаследует талант к магии и освоит ее в ранние годы. Так, далекая от настоящей жизни сына, Стефания дотошно вытачивала в нем уверенное знание магических основ как понимала их сама.
- Поймешь суть – и никогда не растеряешься. Будешь знать азы – и они смогут вытащить тебя даже в шаге от смерти.
Этой худой женщине со строгими светлыми глазами Алексиус безоговорочно верил.

В шестнадцать он прошел вступительное испытание (теперь смешно и вспомнить) в орден. Точнее сказать, смотр: первый действительный поединок с незнакомым мальчишкой под внимательным взглядом рыцарей. Удача и победа. В его ловкости и верховой везде сомневаться не приходилось – Алексиус козырял ими, как только мог. Удовлетворил он и в магии. Требовали простое, но Марул показал заклинание поинтереснее. Кажется, он продержался отлично. Еще бы!.. Ничего сложного так-то. Все это он вытворял на улице и пять лет назад!

Обучение резко перечеркнуло привычное Алексиусу течение жизни, а вместе с тем и сладость недавней победы. Оно началось с непростительно раннего подъема и построения и в то роковое утро сравняло всех со всеми. Не было больше сына торговца, рыбака или клерика, ни богатого, ни бедного. Не было никакого потомка рыцарей Тайных – только глупые юнцы, тощие, жилистые, с молоденькой порослью на лице, с юношескими прыщами и свежими после вступительных поединков синяками, разгоряченные своей первой победой – зачислением в ученики. Никто больше не собирался их щадить. Они были зерна, сорванные с одного поля, с хороших и не очень колосьев, выхваченные лучом света Гвенны. А зерна, как водилось, следовало хорошенько рассортировать и просушить. Негодные – выкинуть.
В следующие пару лет Алексиус уже не мог в свободное время удрать к заматеревшим уличным приятелям – больше у него не было свободного времени в прежнем понимании. В часы, когда останавливалась дневная муштра, приходилось учиться, лечиться, молиться и спать. Кажется, никогда не было такого глухого, мертвецкого сна в жизни Алексиуса, как в первые годы обучения при ордене. Но учителя твердили, что такой сон – презренная роскошь. Тайный не имеет права дрыхнуть, как свинья, что будить его приходится ногами. Он денно и нощно должен быть наготове. Кто-нибудь мог среди молодых голов похвастаться таким навыком? Никто не мог. Позорники.
Занятия не шли ни в какое сравнение с домашними: наставническая строгость, при которой раньше Марулу приходилось скучать, робела перед немилосердной строгостью новых учителей. Быстро выяснилось, что Алексиус среди прочих был вовсе не лучший фехтовальщик, да и вообще, может, не фехтовальщик… Даже среди наездников скоро нашлись конкуренты, правда, были и те, кто с трудом мог залезть на коня. Физическая подготовка уничтожала юные тела неделю за неделей, и не было, кажется, ни одного мускула, который бы не болел. Что страшнее, нескольких мальчишек выдворили спустя всего несколько месяцев. А что же тогда Алексис? Неужели через пару месяцев выкинут и его?..
Он не был первым и лучшим – об этом учителя говорили ему прямо, без прикрас. Не давали лежать на земле, когда вовсе не было сил подняться, гнали вперед так, как никогда в жизни не пришпоривал его наставник. Досадно, что даже в норовистом порыве им нельзя было выразить недовольство, чтобы не устыдиться самому: ведь не ради испытания ли и воспитания духа все они сюда попали?.. Именно ради него. Гвенна не гонит плетью того, кто не хочет идти. Заставить себя идти можно только самому.
- Окаянные философы! – ворчал Алексиус в пьяном скепсисе годы спустя, растекаясь по столу в таверне. – «Ты – сам себе шпора и плеть». Да что вы говорите!..
Изувером стала даже магия. Как много требовал от них ученый чародей! Немыслимо много. Магия выпивала все силы за одно занятие, так, что до казармы приходилось ползти, а в голове не рождалось ни одной мысли. И это у Алексиуса, который хоть  самую малость (как оказалось) ею владел. А некоторые не имели и трети его навыка!
Магические ошибки одних учеников понемногу убирали других. Воистину, занятия становились страшнее…

Среди изнурительных занятий одна вещь все-таки утешала юную Марулову душу: простота условий, в которых они жили. Под одной казарменной крышей уживались юноши самых разных сословий, и среди прочих Алексиус особенно сдружился с Куадом из Айя Трикалы еще на самом первом году. Широколицый Куад напоминал мальчишек, с которыми Марул рос, но был куда одареннее и упрямее всей уличной шайки Алексиуса. С ним приходилось соревноваться со всей силой, чтобы не ударить в грязь лицом, и долгое время Марул хорошенько обгонял друга только в магии. 
Куад познакомил Алексиуса со своим домом, где обнаружилась маленькая девчонка Идалия, которую можно было легонько позадирать на правах старшего, а можно было ее поучать. Впрочем, во всем, что касалось писаний Гвенны и веры Идалия могла заткнуть за пояс их обоих уже тогда.

Годы постепенно отсеивали слабых. Со временем жизнь срослась с учением, приравнялась ему, стала первой привычкой. Ранние подъемы, даже подъемы неожиданные среди ночи перестали Алексиуса удивлять. Он уже не позволял себе проснуться от холодного лезвия у своего горла – теперь окрепшая рука сжимала запястье возможного врага прежде, чем тот смел приблизить свой клинок к молодой шее. И учитель был доволен: значит, проснулись еще одни уши среди неумелых голов.
После многочисленных изнурительных забегов, тренировок и бесконечных поединков на угловатое тело подростка наросли первые крепкие мускулы – больше он не выглядел как мальчик. Теперь это был молодой человек с породистым острым носом, с тяжелым отцовским подбородком в щетине – и со всеми устремлениями, положенными молодому человеку его лет. Иные в его годы уже обзаводились семьей и детьми – так случилось с уличными его приятелями. Алексиус все еще был ученик. Но он провел при школе ордена несколько лет и мог отныне распоряжаться своим временем с большей хитростью. Мог немного расслабиться. Не обязательно было пытать себя учебниками и поединками до глубокой ночи, и вместо вечерних наставлений стариков можно было поумничать самому где-нибудь в другом месте. Гвенна указывала путь, но Алексиус время от времени начал сворачивать в бордель.
- Дело известное: сталь закаляется в кузнечных клещах, дух – в молитве, а тело – в руках женщины, - заявлял он, счастливо лежа на простынях в комнате очередной таверны, пока этажом ниже разворачивалась великолепная пьянка с песнями.
Таверны напоминали Алексиусу беспечное детство и старых приятелей. Простота и грубость обшарпанных, закопчённых стен пленяли его куда больше просторных фамильных домов. Совсем как и в казармах, в тавернах не надо было строить из себя надменного вельможу – на это не оставалось сил. Да и где еще можно было отдохнуть телом и душой? Разве на чинной встрече благородных семейств, где и подбородка в усталости не опустить?
Гвенна допускала такой досуг, а вот учителя и наставники отчего-то решительно протестовали. Если, говорили, так хочется Алексиусу ежедневно киснуть харчевнях в бочках с элем, то стоило идти не в рыцарский орден, а в городскую стражу. Пьяный рыцарский глаз не видит сути. Отец его себе такого никогда не позволял! И гнали читать священные тексты.

Дух смирялся со временем. Мятежные гуляния по борделям и тавернам понемногу теряли остроту вкуса, и не с каждой хорошенькой девицей Алексис был готов провести лихую ночь. Не хотелось после каждой вечерней вылазки щеголять своеволием и перед учителями - все-таки Алексис взрослел. Умнел. Разгул уже не требовался ему постоянно – им он наелся. Теперь таверна была лишь досугом, и в ней можно было обойтись лишь беседой с путешественниками и кружкой пива. Все больше сквозь бурю заносчивости, спеси и бравады проклевывалось в Алексисе нечто тихое и даже скромное: крепла вера в свое предназначение, в силу и помощь Гвенны. Острее чувствовалось: весь его путь богиня была рядом, следила и берегла. Как бы иначе он дожил до этих дней? Как бы не сгинул под чьей-нибудь юбкой? Теперь, с высоты прожитого, это отчетливо было видно. Осторожно, почти как-то вкрадчиво Марул понимал: не случайно он был на своем месте. Не случайно!.. Все шло, как и должно. Может быть, отец понимал это с самого начала или надеялся на этот исход.

К концу обучения их оставалось совсем немного – крепких, стойких и чутких воинов, которых посвятили в рыцари ордена Тайных. Шел 577 год. Алексиус недолго пробыл в ордене без серьезного дела: Идалия, едва ступившая на третий десяток лет, становится юной Сияющей в церкви Айя Трикалы. Так скоро! И так странно. Идалия, которую помнил он еще бойкой девчонкой в церкви Гвенны – и вдруг Сияющая. Его и Куада, родного брата Идалии, избрали телохранителями молодой жрицы. Как непросто было вдруг стать ей настоящим защитником по званию - не по дружескому долгу, как бывало раньше. Как странно было держать при ней лицо!

Но вот прошло почти восемь лет, которые Алексиус провел на этой службе. То были годы в основе своей тихие и благие, в которых все чаще сноровку приходилось поддерживать в регулярных упражнениях, нежели в действительных боях. Но тихие времена никогда не длятся долго. Перемены наполнили воздух Рионны так тихо и внезапно, как бывает перед бурей. Чует их и Сияющая Айя Трикалы. Потому за ее спиной страж, который никогда не засыпает мертвым сном и одним ухом – на службе. Глаза его не ведают усталости и привычно подмечают все, что происходит кругом: куда сейчас пойдут вон тот подозрительный тип и этот беспечный парнишка, отчего старец так покосился на Сияющую? Почему обернулся перед уходом клерик? Почему кажется, что под мантией у этого незнакомого господина кинжал в ножнах?.. А это что за бюст? Измученные, наученные в боях руки, мгновенно достают меч, а тело способно долго обходиться без отдыха и удобств, но никак не без женщин.

• Алексиус 12 лет проучился при Ордене Тайных и 8 лет служит рыцарем. Он достойно владеет стихийной магией, которую использует для атаки и защиты, а также достаточно знаком с магией исцеления.
Преимущественно использует магию жестов, чтением заклинаний пользуется заметно реже, в основном в целительстве. 

Дополнительная информация

• Родился в 549-м году, в 565-м начал обучение при ордене, обучался 12 лет, в 577-м закончил обучение и вступил в орден Тайных;

• Единственный ребенок весьма обеспеченной семьи Марулов; благосостоянием их старинного дома в Айя Трикале в настоящее время занимается отец;

• При Алексиусе имеется темпераментный серый конь Терентий, он же Рен, он же Ах ты бестолочь, он же Даже не думай, скотина;

• Рыцарский рост – примерно 180 см;

• Очень любит простоту в людях и убранстве;

• Обожает общаться со своим конем и ухаживать за ним, в минуты паршивого настроения предпочитает и вовсе сидеть у Терентия в стойле;

• Ходок в таверны, насколько вообще при его распорядке дня и должности можно быть ходоком куда-либо;

• Любит воду, плавание и любые морские и речные путешествия;

• Вообще-то говоря, ярый гвеннит;

• Охотник до церковного вина;

• Ведет письменные переговоры с отцом о предстоящей семейной жизни и наследнике!!;

• Возможно, к слову, имеет случайно нагулянных «наследников», о которых ничего не знает

Планы игру, пожелания по сюжетам и игровые табу

• В первое время, думаю, будет в основном игра при Сияющей и что-нибудь рядом с ней территориально.
• Играю все в рамках характера персонажа)

Что делать с вашим персонажем в случае ухода с проекта

• возвращать в заявки, с разрешения заявительницы

Пример поста

Днем Аиду жилось легче и счастливее, а девица как будто та же была, что и тогда ночью. Стеснялась, отворачивалась. Смертин смекнул, что толпы она здорово стесняется, может, даже злится (Маня так всегда реагировала на неожиданный народ, всегда старалась уйти в тишину и пустоту). Он увидел смущение и в движении ее пальцев: Светолика сжала топор, будто вот-вот готова была огреть им самого Аида, чтоб не лез. То вдруг улыбнулась почти – и нахмурилась. Все он заметил. А уж когда серьезно удумала отвечать на Аидову шутку, он и вовсе с трудом проглотил смех:
— Если по суставам резать, топор не понадобится.
Говорила хмуро, слова будто из груди силой выдавливала, а те не желали вылезать. Аид улыбнулся: с той поры со Светоликой ни разу больше не виделись, он успел забыть и голос ее, и рост, и лицо. Теперь оно казалось ему забавным.
— Ну а если сильно хочется топором-то по трупу?.. Тогда можно? – вежливо поинтересовался Аид, а после потянулся головой вперед, разглядывая топор: Светолика разрешала.
То была очередная искусная Витина работа: шероховатости, следы рук и мыслей он старался затереть, словно топор изначально таким узорным и родился, сам по себе, подобно людям, которые уже появлялись с линиями на ладонях. Но Аид был слишком слеп к красоте и эстетике, чтобы по-настоящему восхититься. Он не был согласен с Светоликой: хоть с узорами, хоть без – это всего лишь топор. Он бы таким рубанул по сосне и бровью б не повел. Но о том Смертин умолчал. Повторил только:
— Ну очень красивый! – и вернулся к мужикам, чтобы больше не смущать Витину гостью.
Там, у горна, лесорубы отогревали озябшие руки, стряхивали с одежды талый снег и вели совсем другие разговоры, житейские и простые. Говорили и про Аидово заключение: предание было свежо, а Витя человек был свой, с таким обсудить завихрения чье-нибудь судьбы — за радость. И Аид, слушая, что говорили про него, не тревожился. Даже напряженный силуэт Светолики, оставшийся сейчас лишь в памяти, а не перед глазами, не вызывал недоверия.
Витя оставил новость без удивления и осуждения. Смертин расстегнул тулуп и помял левое плечо, ноющее у шеи. Когда Азаров обратился к нему, Аид отозвался веселым голосом:
— Да мне куда реагировать на этих дуралеев, ты глянь, Витя!.. – и с благодарностью поглядел на товарищей. – Вон… Сколько мне еды носили все время. Не вся, правда, доходила, но каковы намерения!
Светолика, пока на нее не обращали внимание, молча за всеми наблюдала со стороны. Глаза у нее сделались большими, заинтересованными, и из-за того выражения, даже мельком глянув на нее, видно было, что она еще молода, что не осатанело уставшая от города, что внутри нее сидит еще живость.
— Это за что тебя, лесоруб? – зачем-то она вклинилась в разговор и его поломала.
Глаза у Аида помертвели. Он улыбнулся одними губами и, разом осипнув, Светолике сказал:
— За дело.
Сразу мелькнуло перед глазами Машино лицо в тот день, в момент, когда они с Аидом впервые встретились после произошедшего. Растерянные и потухшие ее глаза, в которых впервые Смертин видел страдание и боль; поникшие плечи, слабые дрожащие руки… Как он был зол тогда! Что с ней обошлись и не по-людски, и не по-зверски даже. Звери друг друга могли рвать зубами и когтями – этот язык Мане был бы понятен. Но никто с ней не подрался. А недоверчивую, тихую женщину изнасиловать – разве это по-человечески? Нет. Спину у Смертина тогда будто кипятком ошпарило от злости и несправедливости, от жалости, которой он Маню вообще сроду не баловал… Не как муж, но как человек он тогда рассвирепел. И теперь злостью ладони согнуло в тугие тяжелые кулаки. Смертин сжал топор, стиснул и зубы: и ведь насильнику ничего не было. Он, Аид, отсидел, чтоб больше не высовываться.
— Врешь-то зачем? – насупился Боцман и обратился к Лике, словно был среди мужиков смелым послом, изъявителем мужской грубой мысли в сторону тоненькой девушки: — Вовсе не за дело-то. Напротив, — и, тряхнув головой, выпятил нижнюю губу, как бы говоря: «Вот так…»
— Давай-ка, Витя, со мной первым разберешься, — прорычал Смертин Азарову, щуря опустевшие глаза. Начал нервно крутить рукоять топора, подбрасывая его в воздухе. – А то неспокойно мне, что инструмент не в кондиции.
И добавил немного ершисто:
— Значит, ты и судебной медицине помогаешь! Скальпели точишь и все вот это вот? А мы со Светоликой недавно познакомились, — Аид к ней обернулся резко и оскалился. – Ночная была встреча, труп отнесли в больницу. Вот как. Доброе дело сделали!
— Вот это да! Ну хоть не разбудил? – Боцман не знал, кому удобнее было адресовать вопрос про Светолику, потом смотрел по очереди на обоих.
— Вечно ты, Смертин, по ночам-то с мертвяками шастаешь. Я как подумаю, в груди холодно становится…
Мужики оживились, загудели. Аид по напряженным девичьим плечам понял, что ей слишком шумно. Неприятно.
— Слышь, мужики, давайте потише. Может, на улице подождать нам? – спросил у Вити Аид. – А то оглохнет Светолика. Кузница все-таки не тихий морг…