ЛОГЭЙР КИГАН / ЛО, КОГОТЬ | LOEGAIRE KEEGAN / LOE, CLAW
герцогский сынок, ищущий себя в путешествии

Valentijn Dijkman

26 | перевёртыш (ирбис) | из Холдена по Вальдену (куда дорога заведёт)

••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Образ персонажа

Герцог Киган сегодня в раздрае. Супруга, понёсшая второй раз за три года, слегла с хворью. Для герцогини он сам - не суровый правитель, а учтивый и внимательный муж, нежно и трепетно заботящийся о ней. Но сейчас совершенно бессильный, ведь, как назло, ни один из замковых лекарей не в силах помочь, никто не знает, что за хворь, а герцогине всё хуже и хуже, и времени будто бы нет.

Мердок Киган не привык ощущать себя беспомощным. Он, получивший титул согласно майорату, исправно преумножает честь своего рода, даже брак изначально был лишь для того, чтобы расширить земли - деревенька, идущая в качестве приданого невесты, была невелика, но выходила точно к хорошей, проторенной дороге, и купцы герцогства получили не только приток покупателей, но и место для проведения всевозможных ярмарок, охотники смогли куда выгоднее сбывать дичь, а травники да фермеры охотно выставляли свои товары в самодельных лавках, зная, что везти обратно ничего не придётся.

Тем не менее, Бирнас стала женой Мердока не только по расчёту, но и по душе, по любви, по духу и искренней клятве. И рождению первенца был так рад, что по всему герцогству ещё три дня трактирщики наливали по приказу за его счёт, лишь бы за здравие первого сына подняли кружку. Второй должен был стать не меньшей радостью, но…

Но сейчас герцог Киган в раздрае. Всё к одному: очередная ярмарка выманила всех целителей из округи, гонцы-то выехали, чтобы хоть кого привезти, а время неумолимо щёлкает по темени сухими костяшками, призывает свою подругу смерть. Не выпускать из рук ладонь супруги, осязать запястьями, щеками, кончиком носа - пропитаться ею так, чтобы словно одно, быть может, тогда хворь испугается и отступит, ведь может так быть? Ведь возможны же чудеса, и одно из них Бирнас точно заслужила, если не своим волевым характером, то добротой и состраданием!

Знахарка говорит - задержалась со сбором трав, поэтому услышала весть первой. Говорит - служка почти загнал коня, но это поправимо, как и хворь, между прочим, так что всех этих лекарей стоит выгнать, а герцог может отдыхать, тут справятся и без него, - выздоровевшей супруге не с руки будет выхаживать слегшего от истощения мужа. Она подшучивает, щурится так, что от глаз лучами рассветного солнца разбегаются морщинки - и Мердок впервые за трое суток засыпает спокойно, убаюканный её речами.

Круглый живот Бирнас мешает ей нагибаться, герцог сам поправляет завязки на её домашних туфлях, носил бы вовсе на руках, да будет отбиваться, она строптивица та ещё. Ест за двоих, нет, даже за троих! Можно шутить, что сын родится или богатырём, или обжорой, лишь бы не приходила больше хворь, не валила с ног лихорадкой, не иссушала плод заскорузлыми своими пазурами.

Селяне каждый день потчуют герцогиню свеженьким: фруктами, овощами, на ещё нерождённого мальца одёжки шьют и дарят - Бирнас любима всеми, совсем не заносчива и не вспыльчива, но сострадательна почти без меры. Нет никого, пожалуй, кто хотел бы ей навредить, - и не остаётся никого, кто не скорбел бы через три с небольшим месяца, когда вместе с первым плачем новорожденного к пушистым облакам взлетает последний вздох роженицы. Знахарка сделала всё, что в её силах, герцог её не винит, как не винит и повитух, во всём повинна лишь судьба, вознамерившаяся во что бы то ни стало лишить его возлюбленной.

Кладбище рода пополняется ещё одним камнем напоминания. Ах, красиво горят поминальные костры, тлеет тело в саване, искры взлетают ко звёздам, пляшут с ними в едином танце светлой грусти: души не исчезают бесследно, так  кого же вы оплакиваете, люди; каждого усопшего ждёт своя чудесная судьба, так о ком же вы скорбите, люди; живые должны жить, так почему же вы плачете и молите о смерти, герцог?

Мердок сам не знает, как находит силы жить дальше. Ответственность, да, и сыновья - это спасает его от глупостей, на которые способны те, кто узнал горечь утраты. И травяные настои, что варит знахарка. И немая, но незыблемая поддержка его людей. Решение приходит через полгода - переезд. Конечно, не дело это: бросать фамильный замок, но, как ни крути, когда-то и его прадед так поступил, и теперь люди спешно приводили в порядок пусть не разрушенную, но знатно потрёпанную временем крепость. Работы там, конечно, непочатый край, но и герцогство не бедствует, казна полна, - транжирить Мердок не умеет, только на супругу тратил, а сыновьям сейчас не так много нужно, - благо, руда нужна всем, да и оружие, производство которого не могло не возникнуть в месторождениях жил, всегда необходимо.

Три года герцог Киган не открывает уже навсегда запертую дверь супружеской спальни. Три года идёт строительство и восстановление первого замка Киганов, в дневниках Мердок так и не нашёл причины, по которой прадед перебрался и основал резиденцию здесь, но предки наверняка поняли бы его, да. А пока - сбор вещей, обозы с которыми выехали первыми, чтобы слуги успели всё расставить на новом месте, сбор сыновей и, наконец-то, можно ехать.

Путь неблизкий, конечно, два дня, учитывая все необходимые остановки, чтобы дети могли размяться, чтобы кони отдохнули. Благо, маршрут пролегает через населённые земли за исключением одного лишь каменистого пятачка земли в пару часов ходом шириной, там когда-то село сгорело дотла, не спасся никто, с тех пор на том пятачке и не строятся, хотя зола хорошо облагородила почву для земледелия. И всё идёт по плану герцога, пока на этом самом пятачке их телеги не попадают в засаду. Мердок даже не думает о том, откуда разбойники могли узнать о планирующейся поездке, как и о том, что герцог будет с сыновьями, - потом разберётся и накажет виновных, сейчас же лишь велит сыновьям сидеть в телеге тихо, как мышата, а сам с клинком наголо выскакивает наружу, чтобы отбить атаку и показать разбойникам, почём нынче фунт лиха в урожайный год…

* * *

Логэйр не помнит коридоров первого своего дома, почему-то раннее детство запомнилось ему очень смутно, обрывками, наверное, всему виной вторая душа, как он думает, повзрослев. Но старшего брата он помнит, и точно знает, что первая седина отца появилась после смерти матушки, вторая - после того, как брата всё же не нашли, сколько ни искали. Лучшие следопыты, которых герцог Киган только смог найти, изучили местность вдоль и поперёк, но следы обрывались слишком внезапно. Долгий месяц Ло ждал, что его брата найдут и что снова вернутся их весёлые игры, но после отец пришёл, повздыхал и сообщил, что ждать не стоит. Тогда он не объяснял подробнее, но после Логэйр и сам понимает, что отец решил: его первенец погиб, был съеден дикими зверями или найден разбойниками со всеми вытекающими последствиями.

Сын герцога весьма процветающей местности растёт, разумеется, как у Амайи за пазухой. Сам герцог, чуть не потерявший разом обоих сыновей, находит в младшем отдушину, быстро превратившуюся в поток гиперопеки.

Нет, разумеется, Логэйра учат всему, что нужно знать наследнику: и воинские навыки, и экономические тонкости, и основы дипломатии, и науки с искусством - чтобы мог в своё время стать достойным герцогом взамен отца. Только всё - под присмотром, под охраной. Никаких побегов в лес, чтобы поиграть в Одинокого Рыцаря, никаких самостоятельных прогулок по улицам столицы герцогства, хотя юного Ло тут знали все, и точно не дали бы мальца в обиду, но тревоги Мердока были куда сильнее здравого смысла.

Как раз из-за тревог герцог Киган объявляет о поиске наставника для своего сына. Пожилой, но крепкий мужчина объявляется в замке спустя три дюжины дней и в небрежном поединке со стражей доказывает свои умения, которых, по мнению Мердока, более чем достаточно. Сам Ло на первых же занятиях показывает, что имеет предрасположенность к магии, и неплохую, хотя предпочёл бы учиться всяким крутым штукам вроде метания огненных шаров, а не скучным чарам защиты. Впрочем, магия быстро берёт его в оборот, и изо дня в день Логэйр становится всё более жадным к познанию, старается, учится, хотя наставник не сыплет похвалами, напротив - регулярно ворчит, ругает герцогского сына за медлительность, за невнимательность. Но что Ло может поделать, если защитные заклинания далеко не так интересны, как то, что описано в книгах наставника?! Например, про тени, которыми можно управлять. Это ж подумать только: управлять тенями! И тени-то есть всюду, где есть свет, следовательно, маг, умеющий с ними работать, может быть практически всемогущ! Или нет?..

Шум рынка в базарный день, треск праздничных костров, гомон толпы - всё это Логэйн знает очень опосредованно. Его жизнь проходит в стенах замка, максимум - внутренний двор, но в присутствии стражников и минимум одного учителя, чтобы наверняка. Чем старше становится, тем сложнее его сдержать, но отец и его окружение делают всё возможное, чтобы Ло не подвергал себя опасности. Даже знахарка, приехавшая с ними, в конце концов бьёт тревогу: где это видано, чтобы молодой пацан на грани становления мужчиной ни разу в жизни в трактирной драке не поучаствовал?!

А вот Ло абсолютно доволен сложившейся ситуацией, кстати. Во-первых, отец не чает в нём души, а потому позволяет всё, кроме рискованных затей. Ло интересуется магией - и библиотека замка пополняется всем, что слуги отца смогли найти по этому теме. Ло нравится верховая езда - и восьмилетний мальчишка гордо скачет по внутреннему двору на своём собственном жеребце, молодом, только-только объезженном. И так во всём, стоит лишь захотеть - и вот оно, не нужно упрашивать, не нужно что-то делать для того, чтобы получить желаемое. Понятное дело, что при таком подходе Логэйр вырастает изрядно избалованным, хотя и без ощущения вседозволенности - за проступки его не секли, конечно, на конюшне, но наказывали всё же чувствительно, и подолгу рассказывали, в чём именно он не прав.

Тем не менее, доволен Логэйн не только исполнением своих желаний, но и их домом. Новым домом, сказал бы он, помни стены предыдущего замка, но он не помнит, зато досконально изучает каждый уголок, до которого только может дотянуться под строгим надзором. Узнаёт все ловушки и тайные ходы, и, став чуть старше, успешно пользуется своим маленьким преимуществом.

Преимущество это, когда открывается герцогу, не становится для него сюрпризом: конечно же он знал, что Бирнас была перевёртышем, и ни разу не попрекал её этим, даже понимая, что их дети могут унаследовать эту особенность. Хотя длиннохвостого котёнка удержать в пределах замках чуть сложнее, чем человечьего ребёнка, но это решается наймом нескольких отошедших от дел охотников, которым, впрочем, приходится переучиваться, и вместо убийства зверя учиться ловить его с минимумом травм.

Единственная радость этих самых охотников - колдовать в облике зверя Ло неспособен, так как даже контролировать зверя ему не удаётся. Оба - редкостные упрямцы, им бы сообща работать, но нет, каждый тянет одеяло на себя, не понимает, что двум душам в одном теле лучше жить в мире. Логэйр считает - это из-за его слабости, не иначе! И налегает на учёбу с удвоенным рвением, попутно упрашивает отца и получает-таки заветное разрешение на изучение не только оградительной магии. В замке становится веселее: стихийная магия огня - ни разу не тихое занятие, ещё и разрушительное, но герцог лишь вздыхает и вызывает к себе зодчих - укреплять стены, соорудить отдельный тренировочный зал для разошедшегося сына, не смиряющегося с тем, что порой контроль переходит зверю.

Две рычащие души объединяются воедино, когда Ло исполняется семнадцать вёсен. Тогда он впервые сам оборачивается горным королём хищников, снежным барсом, и, стелясь в тенях около стен, выскальзывает из замка через один из ходов. Через дюжину дней - снова. И так раз за разом, прячет за стенами замка сумку с запасной одеждой, за капюшоном прячет лицо, хотя и подозревает, что горожане прекрасно знают, чей ломкий голос заказывает в трактире кружку браги и блюдо солонины. Разумеется, в замке Логэйра отлично кормят, но простая жизнь привлекает его познанием того, чего он не ведал прежде: как живут горожане, чем живут, о чём думают, всем ли довольны? О чём ведут разговоры по трактирам?

Вылазка от вылазки, они становятся всё длиннее. Всё рискованнее. Ло растёт, как и его аппетит к новому, интересному, неизведанному. Однажды к нему на вылазке присоединяется знахарка, и тогда юный дворянин чуть не проглатывает язык от испуга, но мудрая женщина совершенно спокойно объясняет, что да, большой кот может скрыться в тени от стражи, но точно не от совы - второй души самой знахарки. К тому же, кто, по мнению Ло, прятал царапины от его когтей на каменном полу? Смущённый напоминанием о своей проблеме с контролем когтей, - за что его в стенах замка прозвали Когтем, потому что не осталось ни единого человека, кто не получил бы случайно царапину, - Логэйр всё же не отвязывается от компании знахарки, которая бережно, почти незаметно его оберегает в этих вылазках. Не мешает встревать в неприятности, не сдаёт отцу, но ворчит каждый раз, когда ей приходится поспешно залечивать очередное его боевое ранение, полученное в свалке на площади, и варить очередную порцию бодрящего снадобья, ведь сын герцога снова всю ночь не спит, гуляет, а утром у него занятия.

Убедить отца в том, что такое вот заключение в замке - не лучшая идея, оказывается самым сложным делом Ло в жизни. Отец недоволен. Кричит. Стучит кулаком по столу. На неделю запирает Логэйра в темнице, чтобы точно не сбежал. Потом, выпустив, многозначительно вздыхает, что означает на его языке красноречивые извинения. Спрашивает кротко - зачем тебе туда? А Ло и не может найти ответа на этот вопрос. Его просто тянет, словно подцепили за рёбра крючком - и тянут, тянут просто прочь отсюда. Ему минуло двадцать пять зим, коридоры замка давят хуже, чем скалы, когда Ло застрял в щели, будучи ирбисом. Ему минуло двадцать пять вёсен, а он дальше столицы и ближних окраин не забирался ни разу - хороша смена герцогу растёт, земли свои знает только понаслышке да по картам! Ему минуло двадцать пять лет, на женитьбу отец его не подбивает, сам ещё крепок да ладен, будет возглавлять герцогство долго, если не забудет про знахаркины советы и настои. А Ло позарез нужно найти. Что найти? Кто знает. Где найти? Ответ тот же. Кого найти? Себя, пожалуй. Он ведь больше, чем перевёртыш и герцогский сынок. Каждый человек - сумма неисчислимых величин, и свои величины Логэйр ещё не нашёл, не было шанса, так теперь, отец, позволь отправиться в путь с твоим благословением. Уже вырос, окреп, умеет куда больше, чем умел бы, просто сидя в замке.

Мердока, конечно, едва не хватает удар от известий о таких многолетних забавах собственного сына. От демонстрации тоненьких, едва заметных шрамов, спасибо мазям знахарки. От её подтверждения сказанного. Герцог медленно цедит успокаивающий отвар. Смотрит на Ло долго, почти не моргая. И отдаёт приказ - собрать Кигану-младшему всё, что необходимо в долгий путь. Коль судьба вознамерится забрать и младшего сына - ничто не станет ей помехой, даже стены замка, стоило выучить на примере супруги. Ну а если Ло останется жив, то герцогство получит в будущем правителя, который знает, сколь труден путь, сколь ценна жизнь и сколь разнообразны люди на этих почти одинаковых землях.

[indent] — получив соответствующее положению образование, хорош в семи свободных искусствах, хотя предрасположен больше к искусствам слова и к музыке (лютня, лира, пение);
[indent] — весьма недурственно фехтует, сносно стреляет из лука и арбалета, а вот к топорам и молотам не прикасается - не его это;
[indent] — отлично держится в седле, в яблочко со спины коня не попадёт, конечно, но верховой бой знает, любит, умеет;
[indent] — в  целебную магию даже не лез, но от знахарки вызнал пару рецептов, так что может сам себе замешать мазь от ран, снотворное снадобье и бодрящий настой, хотя качество этих изысков будет весьма условным;
[indent] — зато готовит достаточно хорошо, как для герцогского сынка, так как замковая кухня, полная дыма, ароматов и острых предметов, вечно его манила;
[indent] — в магии ограждения достиг хороших высот, может выйти невредимым из практически любой схватки, правда, слегка медлителен;
[indent] — на среднем уровне освоил стихийную магию огня, слегка не хватает контроля и ярости, но это уже детали для профессионалов;
[indent] — очень интересуется магией теней, но рассказать об этом не решился, чтобы не навлечь ни на себя, ни на отца человеческое неодобрение, лелеет надежду на то, что или наставника встретит в своём путешествии, или сможет научиться сам по книгам;
[indent] — зато в единении со своей звериной душой достиг ошеломительного успеха, составляет со своим снежным барсом единое целое, благодаря чему обладает обострённой звериной интуицией, более чуток к запахам и звукам, но и более вспыльчив, так как нрав хищника накладывается на собственный, ни разу не покладистый.

Дополнительная информация

— нынешний герцог Киган происходит из древнего рода Киганов, правящих этими землями с незапамятных времён; ещё далёкие предки обнаружили в этих местах богатые железом жилы, смогли удержать эту землю от многочисленных налётчиков, успешно основали первый город, а за ним потянулось и последующее развитие нынешнего герцогства Олдвин;
— сейчас герцогство славится не только добычей железа, но и мастерством живущих здесь кузнецов и оружейников, впрочем, как раз благодаря развитию этого ремесла Киганы добились значительного влияния в Вальдене, так что с ними предпочли заключать торговые и династические союзы, а не пытаться воевать;
— главный город герцогства - Нэверрут, в нём находится самый первый замок Киганов, не так давно восстановленный по приказу герцога, вернувшегося в дом своих пращуров.

Планы игру, пожелания по сюжетам и игровые табу

— В целом-то Ло ищет себя всеми силами, попутно разыскивая новые знания и выбешивая Яра, это основная ветка, а что там побочными квестами насыплется - всему рад буду :З
— Чернушная чернуха с безосновательным насилием - мимо, а так - за любой кипиш, кроме голодовки и целибата.

Что делать с вашим персонажем в случае ухода с проекта

Пусть отправляется вместе с Ярфахом что-то куда-то исследовать, у этого ирбиса проблемы со скалами, так что не жилец.

Пример поста

Улыбается, почти что хищно показывает слегка удлинённые сущностью клыки. Забавный. Этот некромант, Судья, Чезаре Найт — забавный. У него нечитаемое сейчас лицо, лишённое эмоций и переживаний, — кроме тех, которые уже были высказаны вслух, — но в глазах цвета тёмной, пьяной вишни Лиам почти что видит тень собственной смерти.

Смешной маленький некромант, такой важный и значимый в масштабах их города, их нечеловеческого общества, но совершенно незначительный, когда речь заходит о долге. И так нелепо, что целой жизнью Судьи сейчас управляет маленький вексель. Всего лишь отпечаток, всего лишь услуга, оказанная его, Лиама, отцом — и теперь Найту грозит не только запачкать руки в крови другого Судьи, но и быть казнённым за это. Впрочем, разве Сону не плевать на эти "сопутствующие жертвы"?

Плевать. Ногти царапают подоконник, на котором так удобно сидеть и курить, зная, что каждая крохотная порция сигаретного дыма, — пусть даже сигареты и вовсе сигариллы, и дорогие, и их дым скорее благоухает, чем воняет, — злость Чезаре распускается по комнате сытным десертом. И снова едва слышный шелест бражниковых крыльев — ногицунэ не выказывает благодарность за угощение, но до капли впитывает в себя энергию чужой злости, этого сладкого отчаяния. Блаженство, истинное блаженство в том, чтобы сожрать этот негатив, вызванный собственноручно. Совсем иной вкус, нежели у эмоций, выцепленных просто с улицы.

Лиам даже на мгновение позволяет себе побалдеть, не отстраняется, когда некромант вжимает его в окно, хлопая рамой. Только улыбается этой отповеди, почти что снисходительно улыбается: давай, Найт, злись, отдавай свою силу эмоций тому, кто с удовольствием всё пожрёт, бесись и ругайся, сколько влезет, но всё же равно же сделаешь всё, лишь бы вексель оказался закрыт и у тебя в руках. Это знаешь и ты, некромант, и я, ногицунэ, и если бы кто ещё был свидетелем этой беседы — у него тоже не возникло бы сомнений в её исходе.

— Да, — чтобы сделать себе приятное, Лиам скорбно поджимает губы и кончиком пальца касается родинки под глазом, намечая место слезы. — Мой отец был слишком занят тем, чтобы обеспечить меня сошками, готовыми выполнить любые мои требования, лишь бы сохранить свою жизнь. Зато твой, как я погляжу, оставил тебе чудесное наследство: крохотную квартиру, мать-беглянку и неумение думать своей головой, да?

Последние слова Сон произносит почти певуче около двери, ведущей из квартиры должника, кланяется так издевательски, что не будь Чезаре заложником векселя, то наверняка оторвал бы ногицунэ голову и нассал в трахею только за один этот поклон.

Но он — заложник. И принял условия Лиама. Информацию про необходимые три недели Сон встречает слегка недовольной морщиной на переносице, но всё же дёргает плечом, показывая, что услышал эту прискорбную информацию, и другой бы справился наверняка быстрее, но что уж поделать, если нельзя передать вексель более умелому убийце. Только на словах о матери молчит, закатывает глаза — о, да, давай, поной тут ещё, маленький некромант, что это всё было ради родственных уз. Папка с личным делом Найта всё ещё лежит на рабочем столе Лиама, и пусть не изучена от корки до корки, но сложно было упустить во время чтения подробности этой семейной драмы.

Прядь волос цепляется за фамильный перстень. Ногицунэ нервно трясёт ладонью, выпутывая локон, и трепетно касается камня в перстне губами — отец, ты будешь отмщён, поверь. Не справится эта пешка — в столе лежит не армия, но маленький отряд других. Стирлинг захлебнётся собственной кровью, истечёт дерьмом, изойдёт на плесень, как ему и полагается. И сделано это будет руками не Лиама, чьи пальцы созданы касаться семейной печати, позолоченных рам дорогих картин, клавиш фортепиано, молочной кожи на чужом плече; нет, это будет сделано руками того сброда, который не сумел понять, что в любой сделке победителем выходит хитрейший.

∞

Выставка в галерее в Куинсе. Мероприятие в Бруклине. Новая партия "товара" в клубе в Астории. Всё своим чередом. Тринити сменяется Виндзором, который, в свою очередь, заменяет Элдридж. Лиам улыбается, обаяет, жадно пьёт страх людей, попавших в партию товара и предназначенных, по большей части, для украшения стола некоторых эксцентричных клиентов.

Он не меняет распорядок дня: пробуждение, зарядка, пробежка, завтрак, дела бумажные, встречи, приём своих с отчётами, раздача новых заданий, премий и поощрений. Только ближе ко сну, когда в расписании появляется небольшой пробел, — раньше в этой время они с отцом заседали в его кабинете, отец курил и рассказывал что-то из жизни, а Лиам всегда не усиживал в своём кресле и устраивался у ног отца, прижимался щекой к его колену, — Сон тратит его на чтение отчётов по поводу деятельности Найта.

За некромантом следят, спустя рукава и вполглаза. И так все, кто в курсе операции, — сам Лиам плюс ещё верный Фреддо и его сменщик, — прекрасно знают, что Найт не отвертится. Но Сону всё же интересно, не станет ли тот затягивать, связываться с Советом, пытаться как-то выкрутиться.

Не связывается. Не затягивает. Не выкручивается. С какой-то стороны Лиам ему за это благодарен, на обратной стороне медали толика презрения — даже не пытается сражаться? Никаких попыток избавиться от требования, способного разрушить жизнь? Возможно, в Соне слишком силён был лис, но этого он никогда не понимал: отсутствие попыток сражаться в ситуации, когда терять особо нечего. Лисы перегрызали себе лапы, попав в капкан, лишь бы не попасться охотникам! А тут человек, — венец природы, если верить какому-то авторитету от мира учёных! — ещё и обладающий силами, но не борется.

Лиам отточенными движениями режет стейк на своей тарелке. Ускользающе улыбается наследнице "заводов, газет, пароходов", отмечая про себя, что с такой уж точно не переспал бы даже за всё её немалое состояние. По итогу, конечно же, продаёт — не себя, но картину. Какую-то кислотную, вырвиглазную безвкусицу, зато из-под пера именитого художника. Кажется, в тот месяц, когда была написана эта картина, он как раз пытался завязать с наркотиками, вот и выдала какой-то шлак, пока ломка не сошла на нет... Но круглая сумма капает на счёт галереи, Лиам из неё берёт всего двадцать пять процентов, остальное идёт на развитие галереи, обходящееся в копеечку. Но даже двадцать пять процентов, — минус налог! — равен стоимости полугода сытой жизни для семьи из трёх умеренных людей.

Сегодня картин было продано три, с каждой по двадцать пять процентов. Минус траты на пару новых костюмов, чтобы на мероприятиях не казаться безнадёжно отставшим. Плюс гонорар за свежий, полнокровный товар. Минус премии для Фреддо и ещё парочку особо отличившихся. Всё равно остаётся в плюсе, причём неплохом — и это только за сегодня.

Возня с цифрами успокаивает. Сон ведёт журнал своего бюджета вручную, бережно сжимает в пальцах перьевую ручку отца, отчёркивая итог подсчётов за день. Отложить на планы, заплатить тренеру, часть отправить по разным депозитным счетам, чтобы не потерять, но преумножить.

Обязательный звонок матери. У неё новый парень, — кажется, его зовут Мигель, прошлого звали Фрэнсис, будущего, небось, будут звать Жюль, — белозубый и смуглый, рядом с матерью он выглядит почти дочерна загоревшим. О мести за отца Лиам молчит, мать всё равно не поймёт его, раз была в этом браке только из-за векселя. Говорит на отвлечённые темы: май в этом году жаркий, продал три картины, одну из которых, кстати, ты даже не верила, что купят, да-да, тот горячечный бред в цветах бешеного поросёнка, кушал, мам, не переживай, нет, не всухомятку, правда, да, волосы отросли, но мне нравится, потом срежу, если надоест, а пока пусть будет так, да, вьются от влаги, прямо как у тебя.

Пульсом в виске капают песчинки часов, отмеряют отпущенное Найту время. Сон улыбается матери, смотрит на неё глазами в обрамлении улыбчивых морщинок, касается пальцем родинки под левым глазом, думает — интересно, успеет ли Чезаре к тому сроку, который сам себе дал? Три недели — довольно много, да, но лишь для тех, кто любит и умеет убивать так, чтобы никто не подкопался. Три недели — безумно мало, когда над головой висит дамоклов меч векселя, а за спиной поскрипывают весы справедливости и правосудия, за которые ты сам когда-то отвечал.

Спится ногицунэ приятно и уютно, во сне он снова с отцом, они перебирают книги в домашней библиотеке, потом играют в бейсбол на заднем дворе дома. Отец улыбчивый, кажется тут моложе даже, чем в день своей смерти, куда моложе. Наверное, таким он был, когда только поймал маму в клетку вексельного обязательства. Но во сне он улыбается без затаённого лукавства на дне глаз, искренне хвалит Лиама — может, это какой-то знак, что отец одобряет это торжество мести, затеянное своим сыном? Сон вздыхает во сне, тянется куда-то рукой, морщится, когда лучи утреннего солнца пробиваются через прореху между шторами. Рука нашаривает телефон, который тут же, словно дожидался, вибрирует входящим сообщением.

Сон читает написанное одним глазом. Ухмыляется — надо же, некромант успел, поразительное желание жить. Но с этим можно будет разобраться чуть позже, а пока — доспать оставшиеся два с половиной часа. На смену снов в отцом приходят другие, почти лихорадочные. Тьма в них улыбается стерильно-приторной улыбкой некроманта, щурит глаза цвета тёмной, пьяной вишни, сжимает пальцами ещё бьющееся сердце ногицунэ, губами касается разверзнутой аорты. Выспаться, соответственно, не удаётся — неприятный кошмар, тягостный, Лиам просыпается одним рывком, медленно выдыхает скопившийся в лёгких воздух.

"Дай знать, когда прибудешь за векселем."

Только и пишет в ответ некроманту, спускается вниз, на кухню, набросив халат поверх атласной пижамы — дома благодаря климат-контролю достаточно прохладно; это удобно каждую минуту, кроме тех, когда ты только выбрался из тёплой постели.

Чашка кофе с молоком и мёдом. Тост, намазанный джемом, и половинка грейпфрута — Лиам старается следить за фигурой, чтобы всегда быть в форме, как и когда-то отец. После завтрака пробегает всего два круга вокруг дома. Всё же завтракать по завершении физических упражнений куда как приятнее, но сегодня ногицунэ слишком взволнован, чтобы всерьёз переживать о таких вещах. Одевается к приходу гостя не то, чтобы тщательно, но всё же старательно: небрежно укладывает и правда отросшие волосы невесомыми волнами, облачается в домашний хлопковый костюм — штаны и рубаха со свободным воротом. В зеркале отражается то ли подобие Люцифера-соблазнителя, то ли скромный принц датского королевства, настолько крохотного, что нарушить границу с соседним королевством может даже выпущенная из курятника несушка.

На почту приходят фото из морга, — и всё ещё спасибо связям, — которыми Лиам буквально любуется. Упивается безжизненным, будто восковым, лицом Стирлинга. Облизывает пересохшие от волнения губы, глядя на бирку на большом пальце ноги почившего Судьи. Хорошо. Правильно. Наконец-то.

— Наконец-то, — с ленцой тянет Лиам, встречая Найта в холле, но голос довольный, едва не урчащий. — Чай? Кофе? Сразу вексель? Я не гоню тебя, если что, хочу быть гостеприимным хозяином, — а то, что в доме, не считая самого ногицунэ, ещё с десяток членов группировки, страхующих его на случай, если некромант решит убить Сона сразу после получения векселя — это мелочи. — Выглядишь уставшим. Предложение об убежище всё ещё в силе, — на лице ногицунэ нет ни капли неприязни, впрочем, приязненным его взгляд тоже сложно назвать — с минуты на минуту они с Найтом станут совершенно чужими друг другу людьми, не связанными больше ничем.