Рейса ни Рианнон | Reysa ni Rhiannon
Бывшая посланница Дал Ангры при вальденском дворе

Jessica Chastain

175 (38) | Айре | Вальден

••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Образ персонажа

Я — женщина без дома.
Но в моей памяти хранится больше дворцов, чем я когда-либо увижу.

• Характер

Рейса — человек тени. Она умеет слушать и запоминать, гораздо реже — говорить. В ней нет страсти к власти, но есть страсть к знанию: любая подробность, слух, кроха информации для нее ценна. Она может показаться холодной и отстраненной, но на деле это защитная маска.

Хрупкость Рейсы — не только физическая, но и внутренняя: слишком много она привыкла держать внутри. Однако ее достоинство и сдержанность никогда не дают ей опуститься до униженности. Даже будучи беглянкой, она сохраняет в себе невидимую корону айре.

Главное противоречие ее натуры — она хранит память и истину ради будущего айре, но именно это делает ее подозрительной и опасной в глазах чужих и своих.

• Навыки

- Память и архивирование: Рейса способна удерживать в голове огромные массивы информации и систематизировать их. Ее записи ценны, но и сама она — живая библиотека.

- Дипломатия: как посол, умеет вести вежливые разговоры, обходить острые углы и оставаться вежливой даже под давлением.

- Наблюдательность: видит больше, чем говорят слова — замечает жесты, паузы, интонации.

• Способности

Основная специализация Рейсы — Магия тени. На ее изучение она потратила большую часть жизни, понемногу беря от Трансмутации и Некромантии. С возрастом жажда новых знаний потребовала развития навыков. В своих изысканиях Рейса применяет школу Очарования и Онейромантии, если ей требуется получить знания иным менее законным путем. Из-за запретов во многих землях магии Очарования, Рейса применяет ее менее уверенно и крайне редко, чаще полагаясь на природное очарование.

В ранние годы благодаря урокам отца Рейса соприкасалась со школой  Зачарования, однако довольно быстро отказалась от обучения, избрав другие пути. Знания в этой сфере так и остались поверхностными.

• Биография

Рейса родилась в семье известного зачарователя, Ллира мак Бренна,  и один этот факт должен был определить ее будущий путь. Однако то ли кровь взяла свое, то ли — характер, так или иначе дочь Ллира была мало похожа на своего отца.  С малых лет Рейса училась молчаливо созерцать мир вокруг, слушать и запоминать. Очень быстро ей стало тесно в закрытом, застывшим словно в хрустальном шаре, мире айре. Ее интересовал весь мир, а юношеский максимализм требовал не только выйти за пределы известного ей мира, но и расширить его для своих собратьев. С ранних лет Рейса втайне от отца активно участвовала в осторожных разговорах о том, что айре должны «вернуть свое». Она собиралась с другими талантливыми отпрысками айре в закрытых местах, где они обсуждали будущее народа, но их мысли и идеи редко выходили за границу этих «собраний». Хотя стоит отметить, что с развитием народа людей, в умах знакомых Рейсы укоренялся страх, а он взращивал гнев.  Так что даже не зная людей, Рейса испытывала к ним настороженность, смешенную с чем-то похожим на зарождающуюся неприязнь.

Живой ум Рейсы не мог долго находиться в рамках  айрских анклавов. Она никогда не была склона доверять чужому мнению, поэтому всегда старалась перед составлением собственного — изучить вопрос. Всесторонне. Человеческая раса, ее быт и обычаи, интересовала Рейсу чуть меньше секретов подконтрольных им земель.

И все же, побывав, кажется, во всех странах и на некоторых остовах, посетив Айндел и Даннол, Рейса в конце концов вернулась к своим корням. К тому времени четко сформировав для себя мнение о своих собратья и о людях. Прошлая враждебность к людям со временем смягчилась до сдержанности и осторожности. Рейса повидала слишком много, чтобы не видеть людских слабостей и жестокости, но и слишком глубоко изучила их, чтобы не уважать их силу и упорство. Она хорошо уяснила за свои путешествия, что недооценить людей — значит проиграть.

На контрасте с людьми, Рейса любила свой народ, но ее любовь со временем стала  горькой. Она видела величие айре и их трагедию одновременно. В ее сердце за время путешествий искоренилось фанатичного желания войны, она поверила в сохранение, а не в разрушение. Но именно за это ее многие друзья юности из числа айре стали считать ее слабой.

Всю свою жизнь Рейса пыталась понять свое отношение к миру, но оно формировалось и менялось несколько раз. Следующим переломным моментов для нее стало убийство королевской семьи, во времена, когда она вызвалась быть посланницей при дворе своего сводного брата Телврина ан Эльтайна. Рейса не смогла предотвратить ужасное событие, так как она не была в тот момент в Кайр Лаэде. Как и всегда, она увлеклась очередным поиск забытых знаний, в погони за которым позабыв обо всем.

В тот год она узнала цену знаниям и своим ошибкам. С тех пор не проходит и дня, что Рейса не сожалела о том, что в нужный момент ее не было рядом с королевской семьей. Горечь от собственной ошибки была столь сильна, что она покинула Кайр Лаэду после переворота и никогда более не возвращалась в эти края, заявив, что Дал Ангра более никогда не поддержит Эйдин в минуту трудностей. Со временем ее горечь переросла в гнев, и он распространился на всех людей, а не только на Маравинов. Так Рейса вновь вернулась к мыслям о том,  что людям не место в Аравеле.

Окруженная гневом и собственными сожалениями, Рейса вернулась в Дал Ангру, но провела там мало времени. Все шестьдесят лет она попеременно жила то в Рионне, то в Вальдене, то посещал отдаленные айрские анклавы, в том числе и давно опустевшие, пока старейшины Дал Агры не отправили ее представлять интересы анклава при дворе Вальдена. Она была недовольна данным стечением обстоятельств, но нехотя подчинилась.

Со временем она обратила это назначение себе на пользу, найдя в этом возможность. Ее главной целью стало наблюдать и собирать сведения. Она завела архив — хроники династии, тайные связи, намеки на слабости и союзы. Рейсе казалось, что она выполняет свой долг, который облегчает гнеь многолетней горечи и холодной ненависти, сковавшей ее сердце подобно камню. Она бросила все усилия на сохранение знаний, которые в будущем нужно было передать в Дал Агру ради будущего айре. Осколки своего архива она прятала там, где никто не догадался бы искать кроме нее и тех, кто знал о ее тайной миссии.

Однако после Возвращения Дал Хенны разговоры о возвращении земель становились все громче. Звуки этих речей долетали даже до столицы. Архив Рейсы перестал быть безобидной коллекцией — он стал оружием.

Затем исчезла Хальдис Редвальд, и слухи потянулись к ней: будто бы Рейса знала больше, чем говорила, и даже могла быть замешана. Ее имя начало звучать не как «посол», а как «угроза».

Ордер на арест был лишь вопросом времени. Рейсе оставили намек — записку,  написанную незнакомой рукой. В ту же ночь она покинула столицу, оставив позади все: часть своего архива, дом и жизнь, к которой привыкла. Теперь она — изгнанница, подозреваемая в шпионаже и своими, и чужими.

Дополнительная информация

• Предпочтения в еде

Я люблю еду, которая не мешает думать.

- Рейса выросла в доме, где стол был скорее местом сдержанности, чем изобилия. Она не любит тяжелую пищу и почти не ест мясо — лишь рыбу и птицу в редкие дни.
- Предпочитает простые, тонкие вкусы: хлеб с мягким сыром, виноград, лесные ягоды, миндаль, травяные отвары.
- Сладости — редкая слабость: мёд, ореховое печенье, засахаренные фрукты. Но ест она их так, будто боится «осквернить» хрупкий мир, который построила вокруг себя.
- Алкоголь почти не пьёт, разве что лёгкое вино на дипломатических приемах.

• Внешний облик

- Телосложение — тонкое, гибкое, но без намека на силу. У нее тело, созданное для того, чтобы ходить по залам и библиотекам, а не для боя.
- Кожа бледная, будто ее редко касалось солнце. Это не болезненная бледность, а скорее «фарфоровая».
- Волосы — темные, как летняя ночь, с лёгким серебристым отливом, она носит их распущенными лишь дома, но чаще собирает в мягкие узлы или плетет простые косы, избегая украшений.
- Черты лица — утонченные: высокие скулы, прямой нос, тонкие губы. Улыбается редко и больше глазами, чем ртом.

• Походка

Она ходит так, будто стены должны запоминать ее, а не люди.

- Шаги Рейсы бесшумны, она двигается так, будто привыкла не привлекать внимание.
- В ее движениях нет суеты — все медленно, отмеренно, словно она идет в собственном ритме.
- На приемах эта манера оборачивается достоинством, но в одиночестве — больше похоже на привычку быть тенью.
- В повороте головы и движении плеч есть что-то статуарное — слишком прямое, будто выученное в детстве.

• Жесты

- Когда слушает, держит руки вместе, пальцы переплетены или скрыты в длинных рукавах — жест закрытости, будто оберегает себя.
- Часто касается бумаги или книг, как если бы ее пальцы искали текст даже там, где его нет.
- При волнении может коснуться шеи или кончика локона — жесты легкие, неосознанные.
- Никогда не показывает раздражения в лице; эмоции выдают паузы, тишина и взгляд.

• Голос и манера речи

Я говорю мало, но достаточно, чтобы тишина дополнила остальное.

- Голос у Реймы негромкий, бархатистый, с легкой хрипотцой в конце фраз, будто ее слова — это не звук, а дыхание, которое чуть задержалось в горле. Он не низкий, но и не высокий: тон средний, мягкий, обволакивающий.
- Она почти никогда не повышает голос. Даже в гневе звучит спокойно, что делает ее угрозы или холодные замечания еще страшнее.
- Манера речи выверенная: Рейса строит предложения так, словно каждое слово было взвешено на невидимых весах. Она не перебивает и не суетится, ее фразы всегда звучат законченно.
- Часто использует метафоры, отрывки из пословиц или цитаты из хроник — это привычка, оставшаяся от жизни среди книг.
- Ее паузы — значимее слов. Иногда молчание Рейсы может выглядеть как ответ.

• Предпочтения в одежде

Я не ношу корону, но мне достаточно шва, прошитого на манжете, чтобы помнить, кто я.

- Рейса не любит роскошь, которая бросается в глаза. Ее наряды чаще скромны, но из дорогих тканей: шерсть, мягкий шелк, бархат — в приглушенных оттенках.
- Цвета: серый, тёмно-синий, пепельный, изумрудный в глубоких тонах. Избегает алого, золота и всего слишком яркого.
- Она выбирает платья с длинными рукавами, закрытыми плечами и высоким воротом, словно одежда — это вторая кожа и защита от мира.
- Украшения носит редко: максимум перстень с гербом семьи или серьги с жемчугом. Блеск ей чужд.
- Любит плащи с широким капюшоном — не столько как украшение, сколько как способ скрыться.
- Обувь — мягкая, почти бесшумная, больше для движения, чем для парада.

Планы игру, пожелания по сюжетам и игровые табу

• Табу пока что не было выявлено, с удовольсвием отыгрываю эпизоды в рестингом, если он уместен.
• В приоритете убраться как можно дальше от Вальдена и залечь на дно. В процессе желательно найти все части своего архива.

Что делать с вашим персонажем в случае ухода с проекта

• Устроить красивую смерть или передать другому игроку при желании Ллира мак Бренна.

Пример поста

Ветер прошелся по комнате, загремев стеклянными гроздями украшений, свисающих с потолка, будто напоминая: мир за стенами башни все еще дышит. Комната была залита золотистым светом, но не свет согревал камень под босыми ступнями Арианны — это было солнце Дорна, безжалостное и яростное, как меч, забытый в очаге.

Она стояла у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу. Сквозь мутную гладь вырисовывались зубцы стен, крыши из желтой глины и ржаво-красные купола Солнечного Копья. Далеко внизу простирался внутренний двор, усыпанный лепестками апельсиновых цветов — сад все еще цвел, несмотря на жаркое солнце, способное выжечь и более стойкие растения. Он цвел — как и она. Несмотря ни на что.

Запах жасмина душил, напоминая, как легко можно спутать аромат с ядом. Ветер нес с моря соль и гнев — и, кажется, тонкие голоса мертвецов. Или это был голос ее совести?

За спиной послышался шелест. Она безошибочно определила — поступь одной из служанок.

— Вы снова вся в черном, моя принцесса.

— Чтобы никто не забыл, — ответила Арианна, не поворачиваясь. — Ни они. Ни я.

Ткань ее платья была гладкой, как змеиная кожа, обтягивая бедра, талию, плечи. На запястьях — тонкие браслеты из темного золота, а на груди — крохотное солнце, почти незаметное. Никаких украшений в волосах, кроме алой нити, вплетенной в тяжелую косу. Красный — цвет крови и дома. Цвет дороги.

— Вас ожидают.

Поклон и шуршание шелка. Служанка удалилась, оставив Арианну утопать в тишине и сомнениях. Несколько раз она порывалась пригладить волосы или расправить складки на платье. Столько же раз вовремя останавливала себя.

Медленно расправив плечи, Арианна выпрямилась и уверенно шагнула прочь из комнаты. Никто не должен был видеть, что внутри нее в этот момент бушует песчаная буря. Даже отец. Особенно отец.

Слуги распахнули дверь, и прохлада большого зала ударила в лицо. Все здесь напоминало Арианне, что это не ее территория. Вокруг царила тишина, как в святыне, и все в этих стенах — запах иссушенного ладанника, гул высоких арок, шелест одежды на камне — дышало властью, и одновременно усталостью.

Принц Доран сидел в кресле у окна, в полутени, повернувшись к свету — будто нарочно, чтобы глаза оставались сокрыты. Сзади колыхалась занавесь, то и дело раздуваемая морским ветром, сквозь которую проглядывало солнце, клонящееся к закату. Оно ложилось на пол золотыми лужами, в которых мерцали пылинки.

Арианна стояла на пороге, пока не услышала его голос.

— Войди, дочь.

Он не поднял головы, только чуть наклонил ее в сторону — жест осторожный, будто он обращался не к ней, а к воспоминанию о ней. Она сделала шаг, потом другой, пока не оказалась перед ним. Колени поддались бы под любым другим — но не под отцовским взглядом. Даже когда он был таким мягким.

— Принц, — сказала она, слишком твердо.

Он поднял глаза.

— Арианна.

В этом слове было все: упрек, и печаль, и тепло, такое редкое, что оно ранило. Он выдохнул медленно и глубоко, словно каждый вдох стоил ему усилий.

— Ты изменилась.

Она пожала плечами, хотя внутри вся сжалась.

— Время и одиночество делают с людьми чудеса. Особенно если держать их за решеткой собственного дома.

Он склонил голову чуть вбок — его старый жест, когда он боролся с раздражением или сожалением.

— А я думал, ты вернешься и станешь слушать.

— Слушать? — голос Арианны дрогнул. — Мне нужно было кричать. Нужно было понять, кто я. Ты прятал истину, как яд в винном кубке.

— Я прятал ее, чтобы защитить тебя, — мягко, почти шепотом.

Молчание повисло между ними, тяжелое, как жаркая пыль над дорогой. Он откинулся в кресле, положив ладонь на подлокотник. Пальцы его были узкими, с суставами, распухшими от подагры, и все же в них еще жила тень решимости.

— Я был не только твоим отцом. Я был принцем. А принц… не имеет права на ошибки. Особенно если они стоят жизни.

Он не уточнил — чьей. Эллии? Мирцеллы? Или ее собственной?

— А ты думал, что я не сделаю свою? — прошептала она. — Я сделала. Но это была моя ошибка. Мой выбор. Я хочу иметь право на искупление. Хочу иметь право ошибаться и учиться на своих ошибках.

Доран закрыл глаза. Долго. И когда открыл — в них не было гнева. Была усталость. И что-то еще — надежда? Или прощение?

Он потянулся к шкатулке и извлек из нее кольцо с печатью Дома — солнце с копьем. Положил на край стола.

— Поезжай. Ты и Оберин объедете Дорн. Вы узнаете, кто все еще держит присягу. Кто склонится, если запахнет войной. Кто предан дому — а кто лишь притворяется.

— Он — страж? — не удержалась Арианна.

Доран усмехнулся — впервые.

— Он — зеркало. Он увидит в лордах то, что я не увижу. А ты — то, чего не увидит он.

Арианна подошла ближе. Протянула руку и подняла кольцо. Холод металла пробрал кожу до костей. Она не надела его. Сжала в ладони, как бы впечатывая в кожу.

— Если я провалю это…

— …ты не провалишь, — мягко перебил он. — Потому что ты уже научилась извлекать опыт из своих ошибок. И знаешь им цену.

Когда она вышла из зала, ноги дрожали — и от высвобождения, и от того, что ждет впереди.

«Я хотела свободы. Теперь она у меня есть».

И где-то глубоко под грудиной, рядом со страхом, забилось нечто еще: азарт. Как в детстве, когда она слышала рассказы о Преступном Оберине и мечтала о схожем пути. О своей войне. О славе, которая будет ее собственной. И наконец — о свободе.

Но теперь дорога была не мечтой — а испытанием. И она знала: в этот раз пути назад не будет.

***

Песок еще не успел нагреться под дневным солнцем, но Солнечное Копье уже дышало жаром — плотным, тяжелым, почти осязаемым, как вздох старого дракона. В воздухе стоял терпкий аромат нагретого жасмина, выветрившегося ладана и чего-то еще — пряного, напоминающего кориандр и пыльцу шафрана, смешанных с потом каменных плит.

Жар шел не только от земли. Он струился из взгляда, из слов, не произнесенных в тени мраморных колонн, от невидимой тяжести ожиданий. Одни, провожая ее, надеялись. Другие — тревожились. И все — помнили. Эта поездка изменит многое.

Арианна чувствовала это кожей, дыханием, чутьем, которое было у женщин рода Мартеллов с тех пор, как пустыня начала говорить с ними языком предков.

Она прошлась в сопровождении двух фрейлин в своему скакуну, гнедому красавцу с белыми отметинами, словно брызги пены на боках глиняного кувшина. Его шерсть блестела на солнце. Арианна прижалась лбом к морде животного, затем потрепала его за ухом и легко забралась в седло, горделиво расправив плечи и выпрямив спину.

Через пару минут она уже выехала в главный двор и остановилась в его центре. Ее дорожная одежда была безупречна: тонкое, дышащее льном шелковое одеяние песочного цвета с глубокими разрезами на боках, чтобы удобно сидеть в седле, и с вышивкой из золотой нити вдоль подола — в виде пальм и копий. Поверх нее — легкий, но плотный плащ из ткани цвета спелого граната, который ветер раздувал, будто живое пламя.

На запястьях — тонкие браслеты, в  ушах — серьги, будто капли вина, темные и сверкающие. Лицо было открытым, но украшено тонкой вуалью теней: мягкий оттенок угля вдоль век, охра на скулах, бронзовый блеск на губах. Все — сдержанно, но безупречно выверено. Не только красиво, но символично. Не просто принцесса, а дочь песков.

Волосы Арианны были заплетены в тугую косу, уходящую за спину, а лоб перетянут широкой повязкой из шелка цвета ночи, защищающей от солнца и взглядов. На ее лице не было ни улыбки, ни тени волнения. Но только потому, что она не позволяла себе дрожать.

Все смотрели. Все ждали.

Но она не оступится.

Легкий удар пяток. Лошадь пошла шагом, легко и уверенно, будто знала — несет на себе не просто дочь Дорана, а ту, кто должна вернуть Дорну голос, лицо и имя. Арианна держалась прямо, словно стальная игла, и только пальцы на поводьях выдавали напряжение: сжимались чуть крепче, чем требовала узда.

У дальнего края площади ее уже ждали.

Красный Змей.

Оберин был тем же, кем всегда был — воплощением зноя, пламени и опасности. Его вороной конь отблескивал ржавым золотом под солнцем, а сам он выглядел так, будто ветра пустыни поцеловали его и выжгли в нем все лишнее. Даже волосы казались порыжевшими, как у песчаного бархана на закате. Он восседал на своем скакуне — спокойно, но с тем напряжением в плечах, которое бывает у людей, способных взорваться без предупреждения.

Арианна подумала, что, быть может, солнце однажды испепелило его не снаружи, а изнутри.

Он склонил голову, и его голос был мягким, но звенел, как клинок, только что выточенный из ножен.

На приветствие она ответила лишь взглядом. Острым, как копье на гербе их дома. Ни шагу назад.

Следующая фраза дяди заставила Арианну ощутить, как внутри поднимается волна — не гнева, нет, — привычного раздражения. Оберин всегда был таким: вольным, как ветер пустыни. Его сила была в дерзости. Ее — в молчаливой непреклонности.

— Тогда не будем заставлять ее томиться, — отозвалась она. Голос — как выстрел в жаркий воздух: твердый, ровный. Но внутри дрогнуло.

Аллирионы. Деймон.

Она не видела его с тех пор, как…

Нет. Она не позволит себе эту мысль. Не сейчас.

Арианна выпрямилась в седле и ударила коня пятками — не резко, но достаточно, чтобы ее жест стал вызовом. Она поехала вперед, не оборачиваясь. Не ускоряясь. Просто проезжая — как королева, которой не нужны слова, чтобы заявить о себе.

Всадники двинулись следом. Солнце било в шлемы, выбивая из них искры, как из раскаленного железа. За спинами поднималась пыль, ложась дымкой на плечи. Дорога струилась перед ними, как пламя, как змея, как судьба.

«Я должна быть ярче этого солнца», — подумала Арианна.

«Я должна быть достойной его. И себя».

Она знала: это будет путь искупления.

И если дорога обожжет ей пятки — пусть. Главное, чтобы она прошла ее до конца и вернулась с победой.

***

Жара была не просто погодой — она была существом, ползущим за ними изо дня в день. Сначала она дышала им в затылок, потом забиралась под броню, в сапоги, под ногти. В Дорне зной не смирялся ни к ночи, ни к утру. Он не угасал. Он просто менял облик. Днем — как волна сухого пламени, ночью — как тепло, запертое в камнях, которое не спешило остывать. С утра воздух был плотным, как горячее вино, а песок — уже не жгучим, но сыпучим, оседавшим в горле и мыслях.

Дорога тянулась лентой через пригорки и пересохшие ручьи. Они ехали не по тракту, а по древнему пути, выдавленному копытами за столетия. Временами он исчезал, уводя караван в пески, между изгородей колючего кустарника и деревьев, сгорбленных от зноя. В пустыне не было тени. Только миражи, да редкие скальные выступы, под которыми жались ящерицы и змеи. Иногда они встречали пастухов — с обветренными лицами, темными, как сушеные финики. Те молча склоняли головы, провожая отряд настороженными взглядами. Они узнавали герб Мартеллов и потому старались не вмешиваться в дела высших господ.

На четвертый день путь привел их в межгорную низину. Глубокие трещины в земле казались старческими морщинами, а воздух здесь становился чуть прохладнее — не милосердный ветер, нет, — просто смена ритма. Арианна проезжала через каменные устья ущелья, и каждый раз ловила себя на мысли: не слишком ли тихо. Дорн не любил тишины. Она всегда что-то скрывала.

На одной из стоянок они наткнулись на старую сторожевую башню — опаленную солнцем, с покосившимся флагштоком. Внутри не было ни воды, ни жизни — только кости ящеров, гнездо птицы и одинокая надпись, выцарапанная на камне: «Ждать — значит умереть». Арианна долго смотрела на эти слова, пока один из молодых рыцарей, сопровождающих ее, не подошел сзади, бросив взгляд через плечо.

— Кто-то все же умер здесь, так и не решив, куда идти, — сказал он. — Нам повезло больше.

Она не ответила. Но позже, у костра, вдыхая дым можжевельника и слушая, как рыцари спорят о свежести запасов, Арианна вернулась к этим словам. Не вслух. Внутри. «Ждать — значит умереть». Быть может, именно это и делал ее отец последние годы — ждал. Осторожничал. А она? Бежала навстречу. К чему — уже не знала.

Прежняя Арианна бы нахмурила брови в попытке сдержать свой гнев. На отца, на его политику, на его молчаливое неодобрение. Теперь она лишь тяжело вздохнула. Возможно…возможно даже природа пустыни любит баланс. Не ожидание, но и не отчаянный бег навстречу опасностям. Что-то между. Не спящая под теплыми камнями змея, но готовая к броску. Готовая к битве.